Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Псалтирь

Сырые створки окон
По крыше дождь моросит
Еле слышно как ты поёшь
За покойного Псалтирь

Еле слышно сквозь облака
Набирая высоту
Слышно сквозь световые года
Слышно сквозь земную кору

Припев:
Я здесь!
Помни обо мне
Я здесь!
Пой мне каждый день

Здесь нету стен и углов
Здесь всё бесцветно беззвучно
И только шёпот твоих слов
Разорвёт цепь замкнутого круга

Прорываясь сквозь облака
Разрезая высоту
Звуча сквозь световые года
Крича сквозь земную кору

Я здесь!
Помни обо мне
Я здесь!
Пой мне каждый день
Я здесь!
Помни обо мне
Я здесь!
Пой мне каждый день

Сырые створки окон
И по крыше дождь моросит
Еле слышно как ты поёшь
За покойного Псалтирь...

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

(Февраль, 1, 2007)

Миллионы человеческих рук. Миллионы человеческих рук строят дворец на Земле. Они называют его дворец фантазий! Свой Эдем. Люди строят его настолько, насколько хватает им рассудка, связывая мысли свои со своими руками.
Я пришел в этот мир, и мне дали руки. Они потрясающей выделки и на них стоит знак качества. Идеальный инструмент для свершения своих фантазий. Моими руками нужно делать, творить, строить и разрушать. Я чувствую, как они дрожат в нетерпении. Все! Все я смогу построить ими. Оставить на этой планете все что родит мое возбужденное сознание. Земля - это аквариум, с которого люди еще не скоро выберутся. Пускай они смотрят на мое детище все это время. Я кремирую себя своим же искусством. Своими руками. Такими же руками, которые были у тех, кто возводил дворцы и города, создавал молекулы, вбивая по атому в атом, и ядерные бомбы, разнося земную пыль на десятки километров. Руки тех, кто преодолевал звукову. скорость и ставил флаг на планете Луна. Руки тех кто возводили небоскребы и опускались на глубины океанов. О да, эти руки отлично себя зарекомендовали. Такой безобидный инструмент, как руки при умелом использовании могут свернуть горы, могут расплавить Антарктиду, могут уничтожить планету. Такой чудовищный инструмент, как руки, при умелом использовании может создать Рай на Земле.
Он говорил:
- На меня свалилось столько проблем! Перед о мной стоит столько обязательств! А я ведь еще не успел осуществить мечту своего детства! Как же мне со всем этим справиться?
И ему ответили:
- Руками.

---

Детство, детство, ты куда бежишь... (Январь, 20, 2007)

Смех. Я слышу детский смех? Наверное, так смеется девочка. Совсем юная. Мне даже кажется, что я узнаю этот смех из тысячи других. Словно теплое воспоминание, ее голосок заставляет мое сердце трепетать.
- Смотрите! Это же он! - воскликнул ласковый голосок, и я почувствовал как чьи-то силуеты обступили меня, касаясь меня руками, скользя пальцами по моей осанке. Теплые прикосновения холодных рук.
Я увидел их лица, и что-то пронзило меня, до боли родное, щемящее и забытое.
- У нас есть несколько жихней. Мы начинаем одну, потом заканчиваем, бросаем вторую, завязываем третью. Ты что-нибудь помнишь о прошлых своих жизнях? - вывел меня из воспоминаний ласковый голосок.
- А... да... Я помню тебя. Я помню твою улыбку. - На этих словах девочка засмущалась, но я все равно продолжал, - я помню белые цветы, я помню сочную траву, я обнимаю ее и мну в своих объятьях... - тут я глубоко вздохнул, словно пытаясь снова ощутить вкус свежей травы.
- Она сладкая! - вплел веточку в мои воспоминания ласковый голосок, - когда держишь ее в зубах, она сладкая и царапается.
- После дождя... - добавил паренек, который сидел, вместе с нами, в нашем кругу.
- Значит ты помнишь... - вдруг так странно взглянула на меня девочка. Взглянула и свесила голову на бок. Вдруг, беззаботно улыбнулась, вскинула брови и рассмеялась.
Смех. Так смеется девочка в моих воспоминаниях.
- О чем ты сейчас думаешь? - спросила она меня, с любопытством заглядывая мне в глаза.
- О детстве, - задумчиво произнес я в ответ,- словно, о другой жизни. О чьей-то, но не моей. мне так обидно. В поисках себя, я растерял все, что меня слагало.
- А ты помнишь? А ты помнишь себя? - не унималась девочка.
Я держал в руках измятые листы, потрепанные тетради, старые фотографии, я держал в руках слепящий солнечный свет, синюю луну за деревянным окошком. Я держал в руках потускневшую лампу над моей кроватью, исцарапанные стены и вечносырые улицы, зеленые листья над моей головой, синее небо в глазах, свое отражение в лужице, руку матери, морщины отца, липкие фломастеры, ножницы и все что вырезал из себя, разобрал по кусочкам и чем отгородился от мира, я держал в руках кусочки, осколки, шероховатость дивана, мягкость подушек, тишину ванной, я держал в руках своих солдатиков, погибших, воскресших, трусливых и смелых, свои рисунки, свои странные рисунки, не те чистые листы бумаги, что окружают меня, а мои живые рисунки, пропитанные жизнью, моим детством. Все чувства, все запахи и краски, сжавшиеся в комок моего некогда детского сознания, рассыпались и растаяли. А помню ли я себя? Знаю ли я себя? Смогу ли я еще вдохнуть столько жизни в бумагу, в чернила, в пластмассу? Смогу ли я еще вдохнуть жизнь в пластмассу своего тела? В пластмассу своего сознания...

---

Филосовская порно-комедия (Январь, 18, 2007)

Название:
«жизненный опыт».

Действующие лица:
русская девочка 15 лет, старая проститутка, учитель-еврей (гомосексуалист, переживший оккупацию немцев и имевший во время войны гомосексуальный опыт).

Действие:
Учитель оставляет девочку после уроков и ведет ее к своей старой знакомой, чтобы показать откуда берутся дети. Они занимаются при девочке сексом. Учитель понимает, что его совершенно не возбуждают женщины и что у него, банально, не стоит. Проститутка понимает, что она перестала получать удовольствие от секса… они начинают плакать. А ребенок улыбается, глядя на них и спрашивает, отчего они плачут. Взрослые не могут обьяснить ребенку такие странные вещи. Тогда девочка кидает им мячик. И они втроем начинают играть в мяч. Они смеются и бегают голышом по квартире.

Случайная сцена:
По дороге к старой шлюхе, девочка задает вопрос своему учителю... папа... да, она называет его "папой", хотя он и не ее отец... она говорит, папа... а зачем эта жизнь? И тут он понимает... да... секс - это по сути и есть двигатель жизни. Но смысла в жизни нету. Что впервые за миллиарды лет развития - живой организм задумался над смыслом своего существования. Это не человек размышляет над жизнью. Это жизнь размышляет над собой... она пытается понять, к чему она стремится и зачем выживает... есть ли у нее какая-то цель, у этого брошенного дитя на клочке земли...

---

Солнечное утро (08:48 Октябрь, 31, 2006)

Да, я, наверное, начну с этого.
Как я проснулся. Проснулся я, еле открыв глаза. Я сразу увидел Тоху. Шатающийся и ищущий туалет, предстал он передо мной. Леню я узрел уже гораздо позже. Медленно, но верно я сползал с кровати. Что было вчера? Вчера мы с Тохой и Леней в три часа ночи плелись по 3-ей Владимирской, тащили тяжелую сумку с хедом и малым барабаном. Леня неудачно вчера прыгнул со сцены и у него теперь ушиб на правой пятке... еле еле дошли. Пытались поймать машину, но без денег нас отказывались довозить. Почему у нас не было денег? Мы их пропили. Вчера мы с 7 до 12 тусили в Точке. У Лени и его группы GrandPa Joe было выступление. Вначале мы пришли с информацией, что ребята будут выступать четвертыми, потом оказалось, что они выступают восьмыми, потом их менеджер забыл их вписать в список групп и они в итоге выступали 10-ыми... это такое странное состояние. Пустая Точка... 10 изнеможденных друзей стоят перед сценой. Вываливается барабанщик, Леня, именно вываливается на сцену... внезапно протрезвевший вокалист устало ходит по сцене, да берет какие-то аккорды. Басисту похоже, вообще, насрать... нормально. Да мы старались их поддержать... вдесятером... слэм в четыре человека... Данила (вокалист) истошно орал в угасающий микрофон, Леня пытался поднять упавшую палочку, басист брал какие-то потрясающие ноты... а потом вырубился свет. Запела какая-то плачущая девушка. Никто ниче не понял. Вокалист спокойно положил гитару, Басист продолжал дергать струны, Леня издал истошный вопль негодования, настроение было испорчено вконец. А что было перед этим? Да, я как-то странно возвращаюсь все раньше и раньше в своем рассказе... чтож перед этим... Мы стоим перед клубом, пол седьмого. Леня что-то радостно орет, обнявшись с Данилой и Гоблином (отдельный кадр). Мы стоим с Женькой в этой куче народа на морозе (вчера выпал первый снег, боже мой, как это было красиво) и ждем Тоху. Да, сейчас он появится с минуты на минуту. Я допиваю свои 0,35 литра Ром-Колы... мне холодно. Черт, как мне холодно, я пытаюсь попрыгать с какой-то девченкой. Потом сажусь на корточки и смотрю в небо. Всего лишь одна звезда во всей этой неразберихе, обрывках облаков и какого-то тумана. Город накурил и надышал все это... я пытаюсь прогнать что-то про то, что звезды не нарисованные точки, что это целые каналы света. Это какие-то временные тунели. Люди напрягаются. Нет, я не пьяный! Я просто делюсь своими измышлениями.
около 7-и часов. менеджер раздает нам флаеры. три флаера. На меня, Женьку и Тоху. Седня я плачу за всех. Собстно, это все что у меня есть. Да, я бедный студент. Но сегодня я весел!
Я предчувствую.
Длинная очередь в клуб. Я в первый раз в Точке. Это замечательно. Я так устал от всех этих маленьких забегаловок. сцены в два метра, танцпол перед столиками... Точка, по сравнению с ними, просто ДК. Я в шоке. Я иду покупать пиво.
Первая (как оказалось уже вторая группа) на сцене. Неплохо играют. Есть даже интересные песни) Немного однообразно. Вокалист ходит мимо зрителей, его взгляд направлен куда-то мимо, вообще, я вижу только его профиль, теперь я вижу его спину. тогда я начинаю смотреть на клавишницу. Да, сегодня я с ней познакомлюсь. Милая девушка, хорошо играет на клавишах. Ласковые пальчики уверенно ложатся на этот инструмент. О чем я???
Дальше куча альтернативных, металл-групп... Потом много пива. Потом я беру у клавишницы телефон, после этого я ее не видел. Но все меняется. Меняется когда на сцену выходит ОН. Я не знаю как его зовут. Я его заранее окрестил ВИННИ-ПУХом. Представьте себе уставшего клерка, офисного работника, вернувшегося со своей 12-часовой каторги. Сейчас он совсем пьян. Или он ненормальный? Он вылез на сцену. После первой песни (они походу дела играют какой-то СКА) он решает снять свои джинсы. Теперь он в трусах. На сцене. Он облизывает пальцы языком, много тычет в толпу. Прям как я, емае... он корчит дикие рожи, у него есть чувство меры. Ему веришь. В том что он устал от всего. Что его "все заебло". Припевы песен этих ребят запоминаешь с первого раза. ("Опля, Опля, веселая конОпля!", "Ты такая Ай-ай-ай, а ты такая Ооооо, а ты такая ай-ай-ай, а ты такая Оооо") Все так просто, незатейливо, и драйвово. Он спрыгивает со сцены и лезет к какой-то девушке. Потом после очередной песни он снимает трусы и показывает всем зад. Упитанный парень, его движения с одной стороны нелепы, с другой органично-плавны. Винни-Пух, который свихнулся. Музыканты уже перестали играть, а он все стоит на краю сцены и горланит какую-то песню со своими фанами. Этим песням даже не нужна музыка. Они на основе братских мужских кричалок. Что-то из далекого детства. Что-то, что люди давно забыли. Новое - это хорошо забытое старое.
Потом выступила группа, которую можно было охарактеризовать как Депеш Мод. Группа "Люди-Индиго"... Потрясающе красивая музыка. вокалист, изящно двигающийся в такт музыки. но практически не работающий с толпой. На него можно любоваться. Но он так далек от тебя. Он слишком далеко от тебя. До него нельзя дотронуться. Слишком идеален.
Потом... потом народ куда-то разбрелся и тут на сцену выпал Леня... Какая-то девушка подавала ему тарелки для барабанов. Вокалист пытался скрыть свое недовольство. 10 изнемозжденных людей стояли перед сценой. а потом погас свет...
Теперь я смотрю на Тоху, который заваривает мне чай. Леня в своих зеленых панковских штанах, пытается писать какую-то смску. Сегодня утром яркое солнце. слепит прямо в глаза. Сейчас Тоха с Леней побредут кто-куда. Тохе нужно встретиться с Женькой, Леня поедет к себе на район к нервопатологу. А я буду дописывать свою первую запись в этом дневнике. Вроде нормально для начала. Да... вполне обычно.

---

6000 лет...

6000 лет. всего лишь 6000 лет человечеству.
И мы живём на планете, которой не 6 миллиардов бездумных бессмысленных грёбанных годичных циклов...нет. всё не настолько хреново.
Всё ещё хуже - этой планете всего-то 6000 лет.
Невероятно? Да мне плевать насколько это невероятно. Я не об Идеях и не об Открытиях. Я о Настоящем.
Я вижу это в глазах людей.
6000 лет.
Мы думали - а! миллиард позади - миллиард впереди.
А впереди-то жалкие 200-300 лет... всё. приехали.
Думали, что нас никто не видит. мечтали, что мы никому не нужны. наслаждались бессмысленностью и безответственностью своего бытия.
Как сладко быть обманутыми и так не хочется прозревать - что будем бить в набаты, собирать негодующие войска против Того, Кто попытался нам эти глаза открыть, отключить от приторной матрицы.
Придумаем собственную теорию - да! мы животные! да! мы смертные!
Поверим в свою бездушность, животность, в свою смерть и в собственное бессмыслие.
Да поверим ли?
Да разве в это мы верим?
Только маньяки и психи конченные в это поверили и начали убивать людей, издеваться над окружающими, пьянствовать, блудить, бесстыдствовать, потеряли человеческое лицо, пали ниже некуда - только маньяки и психи - запомните. чтобы так ПОВЕРИТЬ в эту свою Смерть - это сродни Диаволу.
Ведь сколько бы вас ни убеждали, сколько бы вам не полоскали мозги этой утопией Вечной Смерти - только внутри вас есть только ваш переключатель.
И если вы ещё живы, то значит этот переключатель не переключился на смерть. он верит в жизнь.
Если земля имеет в своем возрасте хотя бы сотню тысяч лет - всё это бессмысленно и насмарку! мы все - бездушные твари и ничего больше. идите - убивайте себя об стенку - вас никто за это не накажет.
но если земле 6000 лет - то это значит только одно.
Мы, со всеми своими ничтожными мыслями, страстишками, переживаниями, своей суетливостью и глупостью - нас можно только пожалеть, максимум, но слушать нас невозможно! мы - идиоты.
так вот, мы - бессмертны.
мы всё это время находимся на огромной ладони, перед пристальным внимательным взглядом того, кто нас сотворил.
и всю свою никчёмную жизнь мы только и делаем что кусаемся, испражняемся, оскорбляем и кричим - "сбрось меня! сбрось меня! ввергни меня во внешнюю тьму - где нету тебя! где нету ничего!"
Наивные.
Как будто мы от этого умрём. Как будто алкоголик или суицидник сможет убить себя.
Ведь мы бессмертны. мы никогда не умрём.
Вот в чём наша проблема - вот когда бледнеет наше лицо - и мы начинаем хвататься за эту руку - начинаем всеми фибрами прижиматься к ней - учимся вместо "отстань" говорить "прости, не оставь меня, поверь мне - я хочу быть с тобой". А посторонние говорят:"Смотри. научи дурака Богу молится - он лоб расшибёт".
А нам не привычно - мы целуем эту руку - а нам неприятно - она ЧИСТАЯ.
Мы обнимаем с нежностью эту ладонь - а долго не можем - у нас зубы режутся - и мы воем, страдаем от того, что сдерживаем свой кусательный рефлекс. О как это тяжело - кто знает, поймет меня - сдерживать свой кусательный рефлекс. это сродни шизофрении - но мы терпим - мы хотим быть людьми, хотим исправиться, мы хотим, в конце концов, просто ЖИТЬ.
Потому что там, во мраке, где нет ничего, где полная пустота, и где день не прекращается, и где не как сон - а как на мороз сейчас ночью выбежать голышом, в озеро ледяное окунутся и не есть ничего и не пить ничего и глаза выколоть себе - вот оно как там - не Жизнь это. Это Смерть вторая... самая страшная. самая настоящая. И настоящая - потому что каждый её может ощутить уже ЗДЕСЬ. И уже ощутили и ощущают - и оттого пьянствуют, блудят, забываются, заливают это горе, эту тоску - все мы это знаем, все мы это ощущали - взрослые мы уже. знаем уже это чувство. знаем мы это предчувствие Смерти - убежать не можем!

Так вот теперь смотрю я на каждого. каждому в глаза заглядываю. не важно, на глянцевую обложку с известной личностью или просто при разговоре на собеседника - и вижу я это всё, наболевшее, красное от бессоницы, замазанное макияжом и отчаянием, умопомешательством и отупением, вот это всё замазанное, изнутри рыдающее и воздевающее свои безпомощные связанные руки:
6000 лет. Бессмертие. Божья рука.
Душа. Отчаянье. Вторая Смерть.
Слёзы. Молитва.
Человек.

---

ЕСТЬ ЛИШЬ РАБСТВО

( текст и музыка - Шурик):

1 куплет:
Извиваясь потужно в общественных кандалах,
Кинув безвозвратно в социальное рабство,
Мне забетонировали их правдой глаза,
Не забыв при рождении окрасить тело в красный.
2 куплет:
Рабство - есть жизнь,
А начало новой - смерть.
Бесконечное порабощение,
Беспрерывное наслаждение.
3 куплет:
И могилы лишь для виду.
Тяжёлый груз давит спину.
Освобождению не бывать
И нету смысла в себя стрелять.
Припев:
Потому что рабство вечно.

---

БОЛЬШЕ НИЧЕГО НЕ НАДО...

Текст - Мышьяк
Музыка - Шурик

Осознание ненужности,
Осознание беспечности,
Осознание окружности,
Осознанье бесконечности.

Эти выдумки непрочные,
Эти страхи подземельные,
Эти хиханьки порочные,
Это всё без вразумения.

Беспонтовая блевотина
Протекает сквозь сознание.
Вот-вот-вот! Пошла, уродина!
Портит миросозерцание.

Полюби же меня, дурочка!
Полюби же меня, умная!
Мне ведь главное - не трубочка,
А любовь твоя безумная!

Громоздятся мысли-птички
Прям на ветках мозговых.
Всё тут как-то соматично,
Словно куча змей гнилых.

И не сладко мне живётся,
И не солоно, а горько.
Лишь любовь в комок забьётся,
Зашуршит, зевая стойко.

Поливаю я асфальты,
Поливаю я граниты
Тускло-горькими слезами.
Радость кольями прибита.

И не снятся мне олени,
Снится ужас супер-страшный.
Припадая на колени,
Бьюсь об пол; мозги как каша.

Прекратить бы эти муки,
Прекратить косые взгляды.
Рвусь царапать закорюки
В дневнике своём. Не надо...

Больше ничего не надо...
Больше ничего не надо...
Больше ничего не надо...
Больше ничего не надо...

29.10.2007.

---

Об Иконе и Искусстве как таковом (для Художников)

Икона, как закрепление и объявление, возвещение красками духовного мира, по самому существу своему есть, конечно, дело того, кто видит этот мир, — святого, и потому, понятно, иконное художество в соответствии с тем, что на светском языке называется художеством, принадлежит не иначе как святым отцам. Церковное же сознание, выразившееся особенно определенно в известном постановлении Седьмого Вселенского Собора, даже не считает нужным выделять иконописцев в этом собственном и высшем смысле слова из сонма вообще святых отцов, но противопоставляет им иконописцев в низшем смысле, копиистов, в значительной мере просто ремесленников, мастеров иконного дела, или иконников, как их называли у нас на Руси, при небрежном отношении к своему ремеслу слывших за богомазов; но конечно, приводя все эти термины, мы поясняем соборное постановление русским церковным бытом, а не извлекаем их из него. В соборных же актах ясно говорится, что иконы создаются не замыслом — εφεύρεσις , — собственно изобретением живописца, но в силу нерушимого закона и Предания — θεσμοθεσίακαιΠαραδοσις — Вселенской Церкви, что сочинять и предписывать есть дело не живописца, но святых отцов; этим последним принадлежит неотъемлемое право композиции — διάταξις , а живописцу — одно только исполнение, техника — τέχνη .

С отдаленнейших времен христианской древности установилось воззрение на икону как на предмет, не подлежащий произвольному изменению, и, оплотняясь с ходом истории, это воззрение особенно твердо было выражено у нас на Руси, в церковных определениях XVI и XVII веков. Оно было закреплено многочисленными иконописными подлинниками, как словесными, так и лицевыми, которые самим существованием своим доказывают устойчивость иконного предания, а главнейшими статьями своими и основными формами приводятся к временам величайшей древности, к первым векам существования Церкви, а частями и элементами нередко коренятся в непроницаемом мраке истории дохристианской. Понятны нарочитые предупреждения в подлинниках иконному мастеру о том, что, кто станет писать иконы не по Преданию, но от своего измышления, повинен вечной муке.

В этих нормах церковного сознания светские историки и позитивистические богословы усматривают свойственный Церкви обычный ее консерватизм, старческое удержание привычных форм и приемов, потому что иссякло церковное творчество, и оценивают такие нормы как препятствия нарождающимся попыткам нового церковного искусства. Но это непонимание церковного консерватизма есть вместе с тем и непонимание художественного творчества. Последнему канон никогда не служил помехой, и трудные канонические формы во всех отраслях искусства всегда были только оселком, на котором ломались ничтожества и заострялись настоящие дарования. Подымая на высоту, достигнутую человечеством, каноническая форма высвобождает творческую энергию художника к новым достижениям, к творческим взлетам и освобождает от необходимости творчески твердить зады: требования канонической формы или, точнее, дар от человечества художнику канонической формы есть освобождение, а не стеснение.

Художник, по невежеству воображающий, будто без канонической формы он сотворит великое, подобен пешеходу, которому мешает, по его мнению, твердая почва и который мнит, что, вися в воздухе, он ушел бы дальше, чем по земле. На самом же деле такой художник, отбросив форму совершенную, бессознательно хватается за обрывки и обломки тоже форм, но случайных и несовершенных, и к этим-то бессознательным реминисценциям притягивает эпитет “творчества”.
Между тем, истинный художник хочет не своего во что бы то ни стало, а прекрасного, объективно-прекрасного, то есть художественно воплощенной истины вещей, и вовсе не занят мелочным самолюбивым вопросом, первым ли или сотым говорит он об истине. Лишь бы это была истина, — и тогда ценность произведения сама собою установится. Как всякий, кто живет, занят мыслью, живет ли он по правде или нет, а не тем, оказывается ли его жизнь похожей на жизнь соседа, — живет сам в себе для истины и убежден, что искренняя жизнь для истины непременно индивидуальна и в самой сути своей никак не повторима, истинной же может быть лишь в потоке всечеловеческой истории, а не как нарочито выдумываемая, — так не иначе и жизнь художественная: и художник, опираясь на всечеловеческие художественные каноны, когда таковые здесь или там найдены, чрез них и в них находит силу воплощать подлинно созерцаемую действительность и твердо знает, что дело его, если оно свободно, не окажется удвоением чужого дела, хотя предмет беспокойства его — не это совпадение с кем-то, а истинность изображенного им.
Принятие канона есть ощущение связи с человечеством и сознание, что не напрасно же жило оно и не было же без истины, свое же постижение истины, проверенное и очищенное собором народов и поколений, оно закрепило в каноне. Ближайшая задача — постигнуть смысл канона, изнутри проникнуть в него, как в сгущенный разум человечества, и, духовно напрягшись до высшего уровня достигнутого, определить себя, как с этого уровня мне, индивидуальному художнику, является истина вещей; хорошо известен тот факт, что это напряжение при вмещении своего индивидуального разума в формы общечеловеческие открывает родник творчества. Напротив, слабосильное и самолюбивое бегство от общечеловеческих форм оставляет художника на уровне низшем достигнутого и в этом смысле отнюдь не личном, но лишь случайном и несознательном; образно говоря, макать в чернильницу палец вместо пера вовсе не служит признаком ни индивидуальной самобытности, ни особого вдохновения, если бы таким способом были написаны некие стихи.
Чем труднее и отдаленнее от повседневности предмет искусства, тем более сосредоточения требуется на художественном каноне соответственного рода как по ответственности такого искусства, так и по малой доступности требуемого тут опыта.

В отношении к духовному миру Церковь, всегда живая и творческая, вовсе не ищет защиты старых форм, как таковых, и не противопоставляет их новым, как таковым. Церковное понимание искусства и было и есть и будет одно — реализм. Это значит: Церковь, “столп и утверждение Истины”, требует только одного — истины. В старых ли или новых формах истина. Церковь о том не спрашивает, но всегда требует удостоверения, истинно ли нечто, и, если удостоверение дано, — благословляет и вкладывает в свою сокровищницу истины, а если не дано — отвергает.

Когда, применительно к случаю разбираемому, уже найденный и выверенный соборне, всечеловеческий канон художества соблюден, тогда есть формальная гарантия, что предлагаемая икона или просто воспроизводит уже признанное истиной, или, сверх того, открывает еще нечто, тоже истинное; когда же нет соблюдения, то это или ниже допустимого, или во всяком случае нуждается, как новое откровение, в проверке. И тогда художник должен понимать, чтó он делает, и быть готовым к ответу.
Так, соборный разум Церкви не может не спросить Врубеля, Васнецова, Нестерова и других новых иконописцев, сознают ли они, что изображают не что-то, вообразившееся и сочиненное ими, а некоторую в самом деле существующую реальность и что об этой реальности они сказали или правду, и тогда дали ряд первоявленных икон, — кстати сказать, численно превосходящих все, что узрели святые иконописцы на всем протяжении Церковной истории, — или неправду.
Тут речь идет не о том, плохо или хорошо изображена некоторая женщина, тем более что это “плохо” и “хорошо” в значительной мере определяется намерением художника, а о том, в самом ли деле это Богоматерь. Если же эти художники, хотя бы внутренне, для себя, не могут удостоверить самотождество изображаемого лица, если это кто-то другой, то не происходит ли здесь величайшего духовного смятения и смущения и не сказал ли художник кистью неправды о Богоматери? Искание современными художниками модели при писании священных изображений уже само по себе есть доказательство, что они не видят явственно — изображаемого ими неземного образа: а если бы видели ясно, то всякий посторонний образ, да к тому же образ иного порядка, иного мира, был бы помехой, а не подспорьем тому, духовному созерцанию.

Думается, большинство художников, ни ясно, ни неясно, просто ничего не видят, а слегка преобразуют внешний образ согласно полусознательным воспоминаниям о Богоматерних иконах и, смешивая уставную истину с собственным самочинием, зная, что они делают, дерзают надписать имя Богоматери. Но если они не могут удостоверить правдивости своего изображения и даже сами в себе в том не уверены, то разве это не значит, что они притязают свидетельствовать о сомнительном, берут на себя ответственнейшее дело святых отцов и, не будучи таковыми, самозванствуют и даже лжесвидетельствуют?

Если бы богослов-писатель стал изображать жизнь Богоматери, говоря не по Церковному Преданию, то разве читатель не вправе был бы спросить его об источниках? А не получив удовлетворительного ответа, не вправе ли был бы обвинить богослова в неправде? А богослов-иконописец, живописуя Богоматерь, почему-то считает своей привилегией такую неправду.
И в то время как ренановский роман, какова бы ни была его ценность в качестве романа, никогда не помышляли читать в Храме вместо Евангелия, равнозначащие “ Vie de J é sus ” произведения кисти не только стоят в храмах, но и предполагают все культовые действия, воздаваемые иконам. Между тем, именно иконы — это возвещение истины всякому, даже безграмотному, тогда как богословские писания доступны немногим и потому менее ответственны; иная же современная икона есть провозглашаемое в Храме всенародно вопиющее лжесвидетельство.


Павел Александрович Флоренский - русский религиозный философ и учёный (родился в 1882 году - с 1933 по 1937 был репрессирован, сослан, мучим и в итоге расстрелян большевиками за Исповедование Православия 8 декабря 1937 года)

---

О монашестве

игумен Иларион (Алфеев)

Есть нечто существенно общее между браком и монашеством. Это не два противоположные пути, но два пути, которые во многом близки один другому. Человек как индивидуум - существо не вполне полноценное, он реализуется как личность лишь в общении с другим. И в браке восполнение недостающего происходит через обретение второй “половины”, второго “я”, через обретение “другого”. В монашестве этим “другим” является Сам Бог. Тайна монашеской жизни заключается в том, что принявший монашество целиком ориентирует свою жизнь на Бога. Человек сознательно и добровольно отказывается не только от брака, но и от многого другого, доступного обычным людям, чтобы максимально сосредоточиться на Боге и посвятить Ему всю свою жизнь, все свои помыслы и дела. И в этом смысле монашество близко к браку. Не случайно многие Отцы Церкви сравнивали монашескую жизнь с жизнью супружеской и говорили об устремлении души человеческой к Богу в тех же выражениях, в которых говорили о супружеской жизни. Показательно, что одним из основных текстов, использовавшихся в аскетической литературе, посвященной монашеству, была библейская Книга Песни Песней Соломона, которая, говоря о любви между мужчиной и женщиной, касается таких глубин человече­ского естества, что в равной степени применима и к той любви, которая существует между душой человеческой и Богом. Душа христианина - невеста Христова, и именно в этом плане в монашестве реализуется тот “брачный потенциал”, который есть у каждого человека. Все то, что недостает человеку, индивидууму, чтобы стать личностью, персоной, чтобы осознать свое персональное бытие в единении и общении с другим, в монашестве обретается через общение с Богом. Это первое.

Второе. Человек не должен принимать монашество только на том основании, что он не сумел вступить в брак. Нередко молодые люди, особенно выпускники духовных семинарий, оказываются перед дилеммой: они созрели для священнослужения, получили духовное образование, готовы начать самостоятельную взрослую жизнь, но по тем или иным обстоятельствам не сумели “решить семейный вопрос”, найти себе спутницу жизни. И случается, что архиерей начинает давить на такого человека: раз ты не женат, значит, принимай монашество и рукополагайся. Это, конечно, совершенно недопустимо, потому что как для брака, так и для монашества человек должен созреть, и любая спешка, а тем более давление, здесь неуместны и недопустимы. Монашество можно принимать лишь в одном случае - если человек чувствует к этому горячее призвание. Монашеское призвание не может быть минутным порывом: оно должно вызревать в человеке на протяжении долгого времени, становиться все более явным, все более сильным. Если же человек не уверен в своем призвании, колеблется, то принимать монашество нельзя. В беседе о браке я говорил примерно о том же: нельзя вступать в брак, пока сохраняется сомнение, что именно этот человек - тот, с которым ты готов разделить всю свою жизнь, ради которого готов пожертвовать своей жизнью. Аналогичный подход должен быть в отношении принятия монашеского пострига.

Третье. Монашество имеет разные внешние формы. Есть монахи, живущие в монастырях, есть живущие в миру. Есть монахи, выполняющие церковное послушание, например, преподающие в духовных школах, есть монахи, которые занимаются благотворительностью или социальным служением, заботятся о бедных. Есть монахи - священнослужители на приходах. Одним словом, внешняя картина монашеской жизни может быть самой разной. Но внутренняя суть от этого не меняется. А она за­ключается, как мне кажется, в двух вещах - в одиночестве и в непрестанном предстоянии Богу. Поэтому человек, который не чувствует призвания к одиночеству, к тому, чтобы всю свою жизнь без остатка отдать Богу, не должен становиться монахом.

Случается, что молодые люди принимают монашество, ориентируясь на те или иные возможности, которые, как они полагают, можно будет получить, приняв постриг.

Огромную и трагическую ошибку допускают люди, которые принимают постриг ради церковной карьеры. В современной практике Православной Церкви архиереем может стать только монашествующий. Это приводит к тому, что люди с карьерными устремлениями принимают монашество, чтобы достичь церковных высот. Но высот этих достигают очень немногие, потому что монахов много, а епи­скопов мало. И нередко такие люди уже в зрелом возрасте оказываются перед ситуацией, когда понимают, что их желание недостижимо, что они “выпали из обоймы” или так и не вошли в ту “обойму”, которая поставляет кадры для архиерейского служения. И наступает страшнейший кризис. Человек понимает, что он погубил свою жизнь, лишившись многого ради иллюзии. Подобные ситуации должны быть исключены. Монашество можно принимать только в том случае, если человек целиком ориентирован на Бога, готов отдать Богу свою жизнь, идти тесными вратами. Монашество - это максимальное выражение того “тесного” пути, о котором говорит Господь (Мф. 7:13; Лк. 13:24). Это путь достижения внутренних высот, путь внутренних обретений - при внешних потерях. Принятие же пострига ради каких-то внешних целей извращает самую суть монашества.

Недопустимо принимать монашество и по послушанию. К сожалению, довольно часто случается, что человек на каком-то этапе своей жизни не может решить, принимать ли ему монашество или вступить в брак. Не имея достаточных внутренних сил для самостоятельного решения, он говорит себе: “Пойду к духовнику (вариант: поеду к такому-то старцу), и что он мне скажет, на то и будет воля Божия”. Такой подход порочен. Все ответственные решения человек должен принимать сам. И нести за них полную ответственность. Конечно, нет никакой гарантии, что ошибки не произойдет. Многие люди ошибались в выборе своего жизненного пути. Но человек, который сам допустил ошибку, сам же может ее исправить, пусть даже это и дорого ему обойдется. Если же ошибка допущена кем-то другим и человек понимает, что его судьба не состоялась, потому что когда-то, по неразумию, опрометчиво он вверил решение своей судьбы другому, то такую ошибку исправить уже некому.

В беседе о браке я говорил, что есть два вида брака - брак как Таинство и брак как сожительство. То же самое можно сказать и о монашестве: оно может быть Таинством, а может им не быть. Монашество, которое является Таинством, преображает всю жизнь человека, изменяет ее коренным, радикальным образом.

Кстати говоря, существует совершенно неправильная традиция, унаследованная от того времени, когда наша Церковь находилась под сильным влиянием западной схоластики, - проводить границу между Таинствами и обрядами и относить брак к разряду Таинств, а монашеский постриг - к разряду церковных церемоний, лишенных Таинственного характера. Монашеский постриг - такое же Таинство, как и другие Таинства Церкви, потому что содержит в себе все признаки Таинства. Человек, принимающий монашество, получает другое имя, подобно тому как это происходит в Крещении. Он облачается в новую одежду. Как и в Таинстве Крещения, по вере Церкви, человеку прощаются грехи, в том числе и те, что являются каноническим препятствиям для принятия священного сана. И даже в самом чинопоследовании монашеского пострига оно названо Таинством, когда постригающий говорит постригаемому: “Ты приступил к этому великому Таинству”. Но монашество только тогда осуществляется как Таинство, когда принимается по призванию, дабы стать путем внутреннего совершенствования, путем восхождения человека по той “лествице” обретения добродетелей и борьбы со страстями, которую так прекрасно изобразил в своей классической книге святой Иоанн Синайский.

В каком случае можно говорить, что монашество не состоялось как Таинство, что принятие пострига оказалось неудачей или ошибкой? В том случае, когда человек принял постриг либо против воли, по послушанию другому лицу, либо в слишком раннем возрасте по собственному неразумию, либо под влиянием настроения или энтузиазма, которые потом прошли. Такой человек, уже будучи монахом, понимает, что он совершил ошибку, что для монаше­ской жизни он совершенно не предназначен. Из этой ситуации есть три исхода.

При первом исходе человеку удается себя переломить: он говорит себе, что, коль скоро стал монахом, коль скоро Бог привел его к этому образу жизни, нужно сделать все, чтобы монашество стало действительно Таинством единения с Богом. И человек старается с помощью Божией настроить свою жизнь на нужный аскетический лад. Это лучший вариант, но, к сожалению, такой исход достаточно редок.

Чаще встречаются второй и третий варианты. Второй вариант: человек остается в монашестве, дабы не нарушить монашеские обеты, но при этом не испытывает ни радости, ни вдохновения от того, что он монах, а просто “тянет лямку”, кляня свою судьбу. Третий вариант: монах покидает монастырь, “расстригается”, как говорят в просторечии, становится мирянином.

Трудно сказать, что лучше. С одной стороны, монашеские обеты даются человеком раз и навсегда, и, согласно каноническим правилам Церкви, даже тот монах, который сложил с себя иноческое одеяние и вступил в брак, продолжает оставаться монахом, но монахом падшим, живущим во грехе. И за редчайшими исключениями бывшие монахи, вступая в брак, не получают церковного благословения на брачную жизнь и не могут быть обвенчаны в храме. Такова традиция Православной Церкви. В этом смысле монашеские обеты налагают на человека большие обязательства, чем брачные обеты: Церковь может признать развод, но никакого “расстрижения” церковные каноны не признают. И если в брак можно вступить дважды, то монаше­ские обеты дважды дать нельзя.

В течение первых двух лет моей монашеской жизни я жил в монастыре, в котором едва ли не каждый второй монах отказывался от обетов и уходил из монастыря. Некоторые из ушедших женились. Как правило, такие браки были неудачными и вскоре распадались. Помню случай, когда человек бросил монашество через два дня после пострига, что свидетельствовало о его полной внутренней неготовности к монашеской жизни. Вспоминаю и другой случай: молодой человек поступил в монастырь на огромном энтузиазме, искренне хотел отречься от мира, вести святой образ жизни, но по натуре был общительным, светским, а в монастыре не нашел той духовной пищи, того духовного руководства, которое могло бы не только удержать его на стезе монашеской жизни, но и сделать эту жизнь духовно наполненной. В результате он начал терять трезвение, контроль над собой, стал ходить в город, связался с женщинами, начал играть в рок-группе (в прошлом он был музыкантом). Дальше - алкоголь, наркотики. В результате он ушел из монастыря, женился, развелся и, не дожив до сорока лет, умер от передозировки наркотиков. Этот и другие подобные случаи укрепили во мне убеждение, что решение о монашеском постриге может быть принято только по очень трезвом и серьезном размышлении, только после того, как человек глубоко укре­пился в своем желании жить монашеской жизнью, убедился, что это его призвание, только после долгого искуса.

Мне часто приходится общаться с молодыми людьми, которые стоят на распутье. Некоторые из них говорят: “Я подумываю о монашестве, но у меня есть сомнения, колебания”. Я этим людям обычно отвечаю, что до тех пор, пока у них сохраняется хотя бы тень сомнения, хотя бы даже слабое колебание, монашество принимать не следует. Советую им не спешить, подождать хотя бы года три, а затем проверить, не ослабло ли это желание, не охладело ли оно, и если оно сохранилось, то решаться на принятие монашества. Ошибка может иметь роковые последствия, так как, дав монаше­ские обеты, а затем поняв, что монашество ему не по силам, человек редко бывает способен вернуться к нормальной жизни. Он остается на всю оставшуюся жизнь духовно травмированным, нравственно искалеченным.

Как и в браке, в монашестве существует своя динамика, и монах может развиваться либо в положительном, либо в отрицательном направлении. В монашестве человек не стоит на месте: он либо идет по пути к Богу, мало-помалу накапливая духовный потенциал, либо постепенно растрачивает тот небольшой первоначальный запас, который есть у всякого человека, принимающего монашество. И в этом смысле, конечно, очень важно, чтобы человек с самого начала правильно себя настроил. Как и в браке, в монашестве возможна первоначальная эйфория и последующее разочарование. Бывает, что, приняв постриг, человек в первые дни или месяцы живет словно на небе, он счастлив, ему кажется, что сбылась его мечта, что монашеская жизнь - именно то, к чему он стремился. Но потом наступает отрезв­­ление. Человек начинает видеть, что в монашеской жизни есть свои трудности и искушения, к которым он оказывается не готов. Очень важно суметь пережить этот критический момент. Если в браке су­пруги могут вдвоем преодолеть критические ситуации, то в монашестве человек оставлен наедине с собой. Конечно, он не один, если пребывает в Боге, но поддержки от людей монаху часто не хватает. Нередко ему недостает правильного духовного руководства, особенно в наше время, когда опытных духовников мало.

В советское время в Русской Православной Церкви было всего 18 монастырей, но даже тогда жаловались на нехватку опытных духовных руководителей. Сегодня число монастырей перевалило за 500, но духовно опытных наставников от этого не прибавилось. Ведь духовные руководители должны вырастать десятилетиями, и чтобы они выросли, долж­на существовать прочная монашеская традиция. Сами духовники должны быть учениками опытных наставников. Сила монашества заключается именно в преемстве духовного руководства, которое, как и апостольское преемство, идет от первохристианских времен: духовный опыт передается от учителя к ученику, а потом ученик сам становится учителем и передает опыт своим ученикам.

В истории христианской святости немало примеров, когда монашеский опыт передавался от учителя к ученику. Преподобный Симеон Новый Богослов был учеником преподобного Симеона Благоговейного. Получив от учителя глубокие знания в области аскетической и мистической жизни, он записал их и передал своим ученикам. Никита Стифат, написавший житие Симеона Нового Богослова, был его ближайшим учеником. И у самого Никиты Стифата, естественно, были ученики. Непрерывная цепь преемства духовного опыта продолжается от древних времен до наших дней. И даже в советское время в Русской Православной Церкви эта цепь не прервалась, хотя и была ослаблена: духовно опытные руководители, старцы, были в те годы большой редкостью, но они все же существовали.

А что происходит сейчас? Открывается небольшой монастырь, епископ направляет туда двадцатитрехлетнего игумена, тот берет с собой нескольких двадцатилетних послушников, и они начинают друг друга воспитывать. Нет никакой гарантии, что юноша, назначенный настоятелем только потому, что надо было, получив в церковное распоряжение монастырское здание, кого-то туда срочно поселить, станет действительно хорошим наставником для этой молодежи, которая приходит, может быть, с большим энтузиазмом, с огнем, но при недостатке духовного руководства может разочароваться и ока­заться на ложном пути.

Мне кажется, что, так же как и принятие священства, принятие монашества должно происходить в зрелом возрасте. В древних монастырях не постригали не только пятнадцати-, семнадцатилетних, но даже и двадцатилетних. К постригу готовились очень долго. Прежде чем поступить в монастырь, человек долго размышлял. Никто не настаивал, чтобы он шел в монастырь, как сейчас это делают некоторые духовники, подталкивая молодежь к принятию монашества. Поступив в монастырь, человек долго находился в статусе послушника, и если разочаровывался, мог спокойно уйти, чтобы начать полноценную жизнь в миру. И только если человек, проведя много лет в монастыре, понимал, что это его путь, его постригали. Таким образом, постриг был не началом его монашеского пути, а неким итогом долголетнего искуса: постриг подтверждал, что человек призван к монашеству, что его желание стать монахом не было скороспелым, поспешным, что это было его собственное желание, а не желание другого лица, пытавшегося принудить его к монашеству.

Я говорю это, прекрасно сознавая, что вы можете мне напомнить о том, как я сам принял постриг в двадцатилетнем возрасте. На это могу только ответить, что мне в каком-то смысле повезло, мое решение принять монашество было, возможно, юношеским, незрелым, но, тем не менее, за прошедшие 13 лет не было ни секунды, когда бы я в этом разочаровался, когда бы подумал: “А не было ли это ошибкой?” Даже в самые трудные минуты, а таких было немало, я никогда не чувствовал, что моим призванием могло бы стать что-то иное.

Другим же повезло гораздо меньше. И мне известно немало случаев, когда, приняв монашество в юности, человек через какое-то время осознавал, что это было ошибкой, но продолжал оставаться в монастыре, “тянуть лямку” без вдохновения, без радости. Мне приходится видеть монахов, которые пребывают в перманентном состоянии уныния и которым все в этой жизни опостылело. Чтобы хоть как-то утешиться, они либо ходят на консультации к психотерапевтам, либо целыми днями слушают классическую музыку, либо ищут утешение в алкоголе.

Если же монашество принято с соблюдением всех перечисленных условий, принято по призванию, оно может стать для человека источником раскрытия его внутреннего потенциала, дать ему те возможности, которые не дает жизнь в миру. Монах по определению свободен от многих уз, которыми связывает жизнь человека мирского. У монаха есть возможность сосредоточиться на самом главном, и если он ориентирует свою жизнь на это главное, - на то, что является “единым на потребу”, то есть на Самого Бога, - его приобретения могут быть очень велики. Прежде всего, он может познать на собственном опыте, что значит та близость души человеческой к Богу, о которой святые Отцы писали в толкованиях на Книгу Песни Песней. Он может познать Бога или, как говорил отец Софроний, цитируя слова апостола Иоанна Богослова, “увидеть Бога как Он есть”. Он может приобрести многие духовные навыки и достичь святости. Конечно, путь к святости открыт для каждого человека вне зависимости от того, монах он, священник или мирянин, живет в монастыре или в миру. Но монашество может создать для человека особые условия, при которых он встречает меньше препятствий, чем люди мирские. На пути монахов лежат другие препятствия - те искушения, которые не знакомы людям, живущим в миру. Это особая борьба, особый подвиг. Но, повторяю, возможность раскрыть свой внутренний потенциал, посвятить всю свою жизнь Богу предоставляется тем монахам, которые приняли постриг по призванию.

Монашество, как я уже сказал, - это наиболее радикальное выражение того хождения “узкими вратами”, к которому Господь призывает всех христиан. В древней Церкви монашество складывалось постепенно. Были группы аскетов, подвижников, которые давали обет безбрачия; некоторые из них уходили в пустыни, другие оставались жить в городах. Главной своей целью они ставили духовную работу над собой - то, что в Ветхом Завете называлось “хождением перед Богом”, когда вся жизнь человека была ориентирована на Бога, когда всякое дело, всякое слово было посвящено Богу. В Сирийской Церкви в IV веке эти подвижники назывались “сынами Завета” или “дочерьми Завета”: они давали обет безбрачия, чтобы посвятить себя служению Богу и Церкви. В Каппадокии в тот же период монашеское движение развивалось быстрыми темпами, создавались общины аскетов. Важную роль в формировании каппадокийского монашества сыграл святитель Василий Великий. От него до нас дошло несколько сборников нравственных правил. Принято считать, что это монашеские правила, однако слово “монах” в них не употребляется. Дело в том, что Василий Великий писал свои правила не только для монахов, но для всех аскетически настроенных христиан - всех тех, кто хотел строить свою жизнь по Евангелию. Ведь по сути монашество - не что иное как евангельский образ жизни, стремление к исполнению тех же самых заповедей, которые даны живущим в миру. Не случайно святой Иоанн Лествичник говорил: “Свет монахам - ангелы, а свет для людей - монашеское житие”. И не случайно в византийскую эпоху и на Руси монашескую жизнь воспринимали как некий эталон, и жизнь общества была в значительной степени ориентирована на аскетические монашеские правила.

Таким образом, нет никакого противоречия не только между монашеством и браком, но и между монашеством и жизнью в миру. Святой Исаак Сирин говорит, что “мир” есть совокупность страстей. И монах уходит от такого “мира” - не от мира как творения Божия, но от падшего, греховного мира, погрязшего в пороках. Уходит не из ненависти к миру, не из гнушения миром, но потому, что вне мира он может накопить в себе тот духовный потенциал, который потом реализует в служении людям. Преподобный Силуан Афонский говорил: многие обвиняют монахов, что они даром едят хлеб, но молитва, которую они возносят за людей, ценнее многого из того, что люди совершают в миру для пользы ближних.

Преподобный Серафим Саровский говорил: “Стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся”. Уходя в пустыню на пять, десять, двадцать, тридцать лет, отшельники приобретали “дух мирен”, тот внутренний мир, которого так не хватает живущим в миру. Но потом они возвращались к людям, чтобы поделиться этим миром с ними. И, действительно, тысячи людей спасались вокруг таких подвижников. Конечно, было множество подвижников, которые ушли из мира и не вернулись в мир, которые умерли в неизвестности, но это не значит, что их подвиг был тщетным, потому что молитвы, которые они возносили за ближних, многим помогли. Достигнув святости, они стали ходатаями и заступниками за тысячи людей, которые были спасены их молитвами.

Принимая постриг, монах дает три основных обета: нестяжания, целомудрия и послушания.

Нестяжание можно понимать по-разному. Речь может идти о полной добровольной нищете, когда человек отказывается от всех земных благ, от всякой собственности. Но в большинстве случаев речь идет о том, что монах, обладая теми или иными материальными благами, относится ко всему, что имеет, так, будто это взято взаймы. Монах и к жизни должен относиться так, будто она дана ему взаймы. В “Лествице” и других памятниках аскетической литературы говорится о добродетели странничества, когда человек понимает, что не имеет здесь, на земле, “пребывающего града, но грядущего взыскует”, потому что его духовная родина - Небесный Иерусалим. И именно к нему устремлен духовный взор монаха.

Обет целомудрия не сводится только к безбрачию. “Целомудрие” - славянское слово, которое несет в себе очень глубокий смысл. Оно говорит о том, что человек должен “целостно мудрствовать”, то есть во всех своих поступках и помыслах руководствоваться “мудростью, сходящей свыше”, которая есть Сам Христос.

И, наконец, послушание. Этот монашеский обет может быть исполнен по-разному: монах в монастыре находится в послушании у своего игумена, монах, служащий на приходе, - у своего епископа. Но каковы бы ни были внешние обстоятельства жизни монаха, он всегда должен помнить, что его жизнь уже не принадлежит ему, она отдана Богу, Церкви и людям. И монах только тогда оправдывает свое призвание, когда его жизнь приносит плоды и по отношению к Богу, и по отношению к Церкви, и по отношению к людям. Монах приносит пользу в отношении Бога, если постоянно работает над собой и, духовно преуспевая, восходит “от силы в силу”. Он приносит пользу Церкви, либо если совмещает свою монашескую жизнь со служением Церкви в сане священника, либо если, не будучи священником, занимается какой-то другой церковной деятельностью, например, благотворительно­стью, преподаванием. Монах приносит пользу людям, если либо передает им тот духовный опыт, который накопил в себе, либо накапливает в себе этот опыт, чтобы потом поделиться им с людьми, либо просто молится за людей.

В конечном итоге, послушание - это вслушивание в волю Божию, стремление человека максимально приблизить свою волю к воле Божией. И монах - это тот, кто добровольно отрекается от своей воли, передавая всю свою жизнь в руки Божии. Монах должен стремиться достичь столь полного слияния своей воли с волей Божией, чтобы уподобиться Иисусу Христу, Который в Гефсимании взывал к Своему Отцу: “Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты” (Мф. 26:39). В этих словах проявилась, с одной стороны, Его человеческая воля и естественный для всякого человека страх перед страданиями, а с другой, - полная преданность воле Божией и всецелая готовность вверить Свою жизнь Богу.

Хотел бы в заключение сказать о том, что монашество, в отличие от брака, является уделом избранных - избранных не в том смысле, что они лучше других, но в том смысле, что они чувствуют призвание и вкус к одиночеству. Если у человека нет потребности в пребывании в одиночестве, если ему скучно наедине с собой и с Богом, если ему постоянно требуется что-то внешнее для заполнения, если он не любит молитву, не способен раствориться в молитвенной стихии, углубиться в нее, приблизиться через молитву к Богу, - в таком случае он не должен принимать монашество.

---

Тщеславие.

Беги от всякой награды здесь.
Беги от всякой награды здесь.
Всякая награда - суть тщетная слава.
Тщета.
Тщетная попытка.
Холостой выстрел.
Напрасные труды.
Вот что такое тщеславие - пустой труд.